Тоомас и Крысоловы

Поскольку всю весну и все лето теплые дожди чередовались с солнечной погодой, август этого года принес с собой урожайные сады и поля. Гнулись дугой под тяжкой ношей яблони и сливы, рожь стала тучной и высокой, желтые тыквы на кучах навоза разбухли больше собачьих конур. Да и картошки уродилось сверх всяких ожиданий. Заметнее всего изобилие было в уездах Выру и Валга, а значит, и в деревне Соонтага под боком холмов Карула. Жителей этой деревеньки плодородное лето порадовало особо – они ведь почти третью часть средств к существованию получали с полей.

Жила в деревне Соонтага молодая семья Васселей. Папа Аулис и мама Моона, две их дочки и самый юный хозяйский сынок Тоомас – любопытный мальчонка с непоседливой душой. Маленького Тоомаса интересовало абсолютно все, что происходило в деревне, так что он с радостью оказался бы разом везде и всюду. Он мог день напролет, ничуть не скучая, шататься там и сям по деревенским улочкам, глядеть, как чешутся шелудивые шавки и дремлют на солнышке кошки, глазеть и на домашнюю живность, и на людей, и даже на то, что прячут высокие хлеба за деревней, и и на странных тварей, которых порождают сгустки облаков в небе. Тоомас тщательно исследовал все, что вокруг него жило, шевелилось и дышало, но к сумеркам в нем так или иначе поселялось беспокойство: вдруг он повидал только половину всего? Мальчик втайне утешал себя тем, что уж завтра точно увидит все, оставшееся за сегодня неувиденным.

Да. Щедрые и изобильные августовские денечки гуляли по деревне Соонтага, и вздымалась с дальних шоссе ленивая и желтая пыль, и время потихонечку тикало к осени. Начало сентября принесло зрелые яблоки и груши, заструились с лугов и из лесов терпкие ароматы, дети отправились в школу. А небывало плодородный год предлагал все новую и новую дань. Медовые соты в ульях налились до краев сытным нектаром, картофеля и сахарной свеклы с поле собрали столько, что и места не хватало в погребах, а перезрелые яблоки и груши просто падали с деревьев, потому что не осталось никого, кто жаждал бы ими полакомиться. Дошло до того, что некоторым соонтагасцам, когда они взирали на такое изобилие и такую урожайность, закрадывалась в голову каверзная мысль: в этом году боженька как-то чрезмерно благостен и великодушен.

Но и те, кто так думал, не додумали мысль до конца: если человеку даром дается чрезмерно много и притом хорошего, хотя он ничего и просить не просил, есть опасность, что такой дар может принести кое-какие напрочь непредвиденные и порой весьма пагубные последствия.

Вот и случилось так, что сверхплодородное лето обернулось в итоге нашествием крыс. Да, нежданно-негаданно эти зверюги принялись всюду плодиться как угорелые. Выводок за выводком являлись они из лона полей и лугов, и люди смотрели, как они стадами семенят везде – и в садах, и на улочках. Крысы были крупные, с лоснящейся шерстью и жадными глазами. На своем пути зверюги сжирали вообще все, что оказывалось у них под носом: зерно и яблоки, картошку и репу, – и даже в тыквах размером с конуру прогрызали уродливые дырки.

То было именно что ни с того ни с сего постигшее Соонтага нашествие!

Откуда все эти зверюги прибыли и было крысиное нашествие всеобщим или ограничилось их волостью – того поначалу не знали ни родители Тоомаса, ни какой-либо другой житель деревушки, и понятно было только, что день ото дня крыс плодилось и высыпало на поля и улочки все больше. Они вторгались уже в хлева и сараи, колобродили и изгаживали все подряд своими зубками и какашками. Не помогали от них ни капканы, ни ловушки, ни весьма расхваленные крысиные яды: если несколько зверюг и гибло, днем позже их появлялось в три раза больше. И делались они всё наглее и прожорливее, не щадя ни покрышек, ни сапог, если те попадались им на острые зубки.

Некоторое время с ситуацией старались как-то мириться, но когда жадные зверюги стали пролезать уже и в жилища, чаша терпения папы Тоомаса переполнилась.

И вот однажды вечером, когда вся семья в составе пяти человек собралась за столом поужинать и папа Тоомаса, Аулис, как раз намазывал на картошку масло, все вдруг заметили, как у края стола образовалась серая и длинноусая морда. Рядом с длинноусой мордой там же показалась голова с маленькими жадными глазками-бусинами, и прежде, чем кто-либо что-либо успел предпринять, наглый пасюк успел умыкнуть со стола кусок колбасы и молниеносно испарился. Мама и дочки принялись звонко визжать в тон друг другу, а у маленького Тоомаса от замешательства кусок хлеба застрял в горле. Ну а папа рассвирепел не на шутку.

– Ничего здесь не поможет, надо звать Крысоловов, – выпалил он, ударив кулаком по столу так, что с дребезгом подпрыгнула посуда. Вскочил из-за стола, шапку в охапку – и вон из дома.

Подбежав к двери, Тоомас и его старшие сестры увидели, как папа, зло ругаясь себе под нос, шагает по вечерним полям к большому шоссе, уменьшается почти до крошечной точки и наконец вовсе исчезает из вида.

Когда Тоомас спросил у мамы, куда именно мог пойти папа, та ничего толком объяснять не захотела.

– В Латвию, видать, пошел, – обронила с неохотой и словно походя. Но потом прибавила, что где-то за городком Мазсалаца среди болот и топей живет-де одна чудная семья, какие-то папины даже и очень дальние родственники. И что-де выращивает эта самая чудная семья индюков и кроликов в огромных количествах, но-де главным образом на жизнь зарабатывает ловлей мышей и крыс. Тоомас хотел было разузнать про это дело еще чего-нибудь, но мама разозлилась и прикрикнула на сына, мол, доедай давай и иди учи уроки. Видно, эта тема дальних родственников маме не особо-то нравилась.

Три дня не было дома папы Аулиса, но вот на четвертый день рано утром он возвратился – аккурат к завтраку. Сел за стол, вытер пот со лба, пожелал приятного аппетита и стал есть вместе со всеми, будто ничего и не было.

– Обещали-таки прийти, – только и буркнул в ответ на вопрошающие взгляды.

Прошло еще несколько дней. Сентябрьская погода оставалась мягкой и теплой, только вот драгоценное время и такую же энергию деревенские, вместо чтобы собирать урожай и копать картошку, вынужденно разбазаривали на борьбу с крысами. А борьба эта вроде как становилась все безнадежнее. Зверюги вовсю хозяйничали на улочках деревни, а также в домах, в кладовках и на чердаках, так что даже и по ночам не было людям покоя. Крысы шмыгали по одеялам и лицам спящих, так что дети пугались, а собаки выли. Против наглых зверюг опасались выступать даже кошки. Казалось, дело швах, и только папа успокаивал разнервничавшихся деревенских, мол, не надо сильно волноваться, Крысоловы обещали скоро прийти из Латвии, а они когда что-то обещают, слово свое всегда держат.

И они пришли.

Да, с большой задержкой и на пару дней позже, чем сказали папе, но все-таки день настал, и вот они уже стоят в воротах семьи Вассель. Было это в середине сентября. Тоомас как раз шел из школы и увидел, что на его дворе откуда ни возьмись появились три высоких худых мужика с лицами сразу и сонными, и грустными, а одеты они были в длинные плащи. В самый первый момент мужики отчего-то напомнили мальчику огромных доисторических птиц. С легким замешательством и в то же время с любопытством он смотрел на ссохшиеся, запыленные в дороге лица, и понял, что мужики явно шагали очень-очень долго и оттого наверняка проголодались. Но вот уже и папа, выйдя на крыльцо, радушно зазвал незнакомцев в дом. Мужикам накрыли стол, поставили перед ними кастрюлю со щами из кислой капусты и тарелку с маслеными блинами. Без лишних слов и с сопением мужики принялись за еду, причавкивая и причмокивая так, будето их никто и никогда не учил застольному этикету. А когда они что-то говорили, то только папе и на чужом всем остальным языке Латвии. Тоомас поглядывал на все на это украдкой и от дискомфорта чесал в затылке. Все ж таки странные это были мужики.

Наевшись от пуза, худая высокая троица встала из-за стола, зашагала вразвалку и позевывая в дальнюю комнату и сразу отправилась на боковую.

Вскорости из комнаты стал раздаваться несинхронный храп. Маленький Тоомас решил, что самое время порасспросить о странных мужиках папу. Однако тот поднес палец к носу, подавая знак: не стоит сейчас мешать их сну.

– Они пришли издалека и должны отдохнуть, – вот и все, что услышал Тоомас.

Но любопытство не давало Тоомасу покоя, и попозже он, подсматривая в дверную щель, с изумлением заметил, что все три мужика спят вповалку, друг на друге, так и не сняв одежды, и образованный ими ворох смотрится очень забавно.

«Поглядим, поглядим, – думал маленький Тоомас, с энтузиазмом забираясь под одеяло, – как эти самые мужики будут завтра крыс ловить».

Но на следующий день эти самые латышские мужики не делали вообще ничего, только сидели сидмя на бревнышке посреди главной улочки, прохлаждались да поглядывали туда-сюда. Плечом к плечу, руки на коленях, таращатся по сторонам с раззявленными ртами, что твои лунатики, провожают всех, кто идет мимо, будь то человек, крыса или курица, одинаково сонными и безразличными взглядами. Просидели они так много часов, не трогаясь с места. Правда, случалось, один из них на секунду привставал, разок втягивал носом воздух и будто к чему-то прислушивался, но потом садился обратно, принимая прежнюю безразличную позу. Так пробездельничали они до самого полудня. А подоспел обед – все трое как один встали с бревнышка и зашагали в ближайший дом трапезничать. Потому что папа Аулис отдал всем, кто жил в Соонтага, распоряжение: к кому бы странные мужики ни заглянули, их повсюду следует привечать и кормить от души. Иначе может так выйти, что Крысоловы обидятся и из деревни вовсе даже уйдут.

А трапезничать трем мужикам нравилось весьма. Несмотря на хулобу, они всегда два-три раза просили у хозяйки добавки, отчего иные домочадцы могли остаться и без обеда. Только люди всё это терпели да помалкивали, потому что крысиное нашествие делалось день ото дня кошмарнее.

Правда, кое-какие изменения в поведении латышей наметились уже назавтра, во второй половине дня. А именно, когда маленький Тоомас пришел домой из школы, он увидел, что три мужика в плащах стоят на гребне крыши высокого хлева на краю деревни. При этом мужики, глядя через плечо и один другого этими плечами поддерживая, отчего-то напряженно глядели в западном направлении. Примерно туда, где стоит город Тырва. Но что это глядение должно было значить и какие мысли мелькали в головах чудных мужиков – этого, ясно, не ведали ни Тоомас, ни какой другой любопытствующий. Деревенские надеялись по крайней мере, что все это как-то связано с планом изничтожения крыс.

К вечеру мужики с крыши слезли, съели во всех близлежавших домах плотный ужин из трех блюд и поплелись вразвалку и позевывая обратно в дальнюю комнату дома Васселей – дрыхать.

Таким же манером прошло еще добрых два или три дня, и в поведении Крысоловов никаких заметных отличий не наблюдалось. Ну а крысы, напротив, становились только наглее, плодились в кладовках и на чердаках пуще прежнего и принялись уничтожать уже и припрятанные в подвальной тьме картофельные бурты. Покамест деревенские, ставя всё новые капканы и ловушки да орудуя лопатами и досками, еще могли численность прожорливых зверюг ограничить, да только долго ли так будет продолжаться? К тому же требовалось поденно и другие срочные дела переделывать.

Только призванных папой Тоомаса трех латышских мужиков столь плачевный ход событий вроде ни в коей мере не беспокоил. Они по-прежнему сидели день-деньской на углах улочек или между грядками, вскарабкивались на гребни крыш и провожали безразличным взглядом мимохожих да облака в небе. Но когда соонтагасцы старались осторожно мужикам намекать, мол, не пришло ли время предпринять что-нибудь насчет крыс, те смотрели в ответ будто непонимающе, бессмысленно моргали или со скучающим видом позевывали. Оттого у деревенских поневоле возникло подозрение, что эти мужики вообще ни на что серьезное не способны, а то и вовсе не взяли в толк, зачем их сюда позвали-то. Пожаловались папе Тоомаса, Аулису Васселю, но он соонтагасцев успокоил, объяснив, что ловля крыс – единственное, чем мужики зарабатывают на хлеб, что они в этом качестве прославились на всю Латвию, а значит, не может такого и быть, чтоб они делать это самое взяли и разучились. Дайте мужикам время, пусть свыкнутся с местным бытом, – и вскоре как пить дать увидите: они свою работу знают.

Поскольку три худых и скорбных лицами мужика сильно походили один на другого, маленький Тоомас то и дело скреб затылок: кто они друг дружке – братья, родичи или просто такие вот очень одинаковые мужики? В какой-то момент Тоомас пришел к выводу, что они не иначе как отец и двое сыновей – один мужик был вроде как старше и задумчивей, чем его сотоварищи. Правда, когда Тоомас понаблюдал еще чуть-чуть, ему стало казаться, что перед ним сидят все-таки дед, отец и сын, что было все-таки не очень вероятно – выходило, что между самым младшим и самым старшим должна быть разница лет по крайней мере в сорок. В итоге Тоомас решил, что распутать родственные связи этих латышей будет сложновато. А еще ему не давала покоя мысль: если папа им – дальняя родня, значит, и лицо самого Тоомаса должно обнаруживать какую-то с ними схожесть. Однако ее маленькому Тоомасу, как он ни смотрелся в зеркало, разглядеть не удалось.

Прошел еще день, но только ничего никуда не сдвинулось. Крысы хозяйничали на улочках, в полях и в домах, а трое специалистов, которых позвали сюда из болотистых лесов за Мазсалацей ловить зверюг, и в ус не дули. Будто так и надо, что в деревне пасюков просто битком.

Тут соонтагасцы вновь стали роптать, да громче прежнего: что ж это за ловля крыс такая, что мужики палец о палец не ударили, и с чего мы эдаких-то лодырей должны кормить, коли они только слоняются вокруг да около и ворон считают? Честно сказать, причин для ропота набралось уже с избытком, потому что крысы с каждым днем обнаглевали все несказаннее, кое-кому они уже во сне в рот лезли, а кое-кого другого за большой палец на ноге укусили, не говоря о том, что эти зверюги успели сожрать пятую часть деревенских запасов картошки. Ходили страшные слухи, что на окраине деревни ими загрызен и умят за обе щеки крупный котяра. После такого даже папа Тоомаса не решался вымолвить доброе слово в защиту своих чудных латышей.

Когда с момента прибытия Крысоловов пошел седьмой день, здесь и там стали подмечать, что взгляд у мужиков уже не такой сонный, как раньше, да только теперь, став пободрее, гляделись они беспомощнее прежнего. С испуганными и оробевшими лицами крались они по проселочным дорогам, вздрагивая при каждом шорохе и порыве ветра. Крыс, которые сплошь и рядом шныряли у них под ногами, правда, не боялись. Зато людей опасались все больше и больше. Детей такая перемена, ясно, сильно воодушевила и обрадовала.

Как-то в послеобеденный час маленький Тоомас и два его товарища прошмыгнули мимо Крысоловов, а те, вздрогнув, оцепенели и в испуге на них уставились. Мальчики своими глазами увидали на их лицах страх и ужас. Впечатление было, что мужики и правда струхнули, завидев их, хихикающих детей, отчего у Тоомаса и его дружков немедля взыграло ретивое. Высунув язык от возбуждения, самый смелый из них, Марек, Тооберов сынок, незаметно подкрался к ближайшему латышу и легонько коснулся его колена веточкой, отчего тот, содрогнувшись, аж подскочил. В глазах мужика читалась тайная мольба: мальчик, не делай так больше. Да, теперь уж ребенок раскусил: странные мужики боятся их, маленьких детей, так же, как дети боятся крыс. В итоге между Тоомасом и его друзьями даже случилось небольшое соревнование: кто перещеголяет остальных, напугав Крысоловов посильнее? Они стали поочередно подкрадываться к съежившимся мужикам и, усмехаясь, трогать пуговицы на плащах и впалые щеки, вздернутые от ужаса кустистые брови, плешивые макушки, длинные и грустные ресницы. И всякий раз, когда кто-то из детей это делал, мужики еще хуже вжимали лица в ладони, так что было видно, что им жутко неудобно всё это терпеть, да только проказливое настроение мальчишек делалось еще задорнее. И вот, увлеченные задразниванием Крысоловов, они и не заметили, как за их спинами возник папа Тоомаса, Аулис.

– Если еще раз увижу, – сказал он, хватая разом всех троих за шиворот, – да, если еще раз увижу, что вы дразните хороших людей, – выпорю как сидоровых коз.

Потом, отпустив мальчишек, подошел к мужикам и тихо что-то промямлил, качая головой, и Тоомасу почудилось, будто папа извиняется перед мужиками за детское озорство.

 

Настал седьмой день. Еще два дня – и месяц кончится. Казалось, это обстоятельство сильно повлияло и на Крысоловов, ведь уже на утро седьмого дня в них наблюдались некоторые признаки беспокойства. Если до обеда они были еще сравнительно ленивые и сонные, то во второй половине дня, с наступлением сумерек, Крысоловов явно обуяла тревога. Им уже ни секунды на месте не сиделось, если они где-то и останавливались, то лишь для того, чтобы между собой пошептаться да непонятно пожестикулировать. Частенько они поводили носами и покачивались, прижавшись боками друг к другу. А когда наступил вечер и в небе поднялась серебряная луна, маленький Тоомас выглянул в окошоко и увидал, как эти три бледных и длинных мужика устремились на жнивье, открыли там свои фанерные чемоданы, вытащили маленькие, размером с совок, лопаты и кривые сосновые сучья – и принялись что-то мерить и копать. В Тоомасе пробудилось любопытство. Он тихонько распахнул окно, чтобы не услышали мама и папа, и прокрался по канавкам за садом к жнивью, где мужики делали свои дела. Изумленно взирал мальчик на то, как Крысоловы то тут, то там бросались на поле животом, прикладывали ухо к земле и замирали, к чему-то внимательно прислушиваясь. Затем вставали и начинали каждый в своем месте копать землю. У кого ямка была готова, тот опять разгибал спину, разводил руки в стороны и в эдакой суровой позе стоял какое-то время.

Но когда маленький Тоомас попытался подкрасться еще ближе, один из латышей сразу его заметил и предупредительно поднял руку в воздух. Сразу вслед за ним жест повторили и два других мужика. На их лицах не было больше ни страха, ни оробелости. Скорее наоборот, все трое вытаращились на Тоомаса жутко угрюмо и из-за висевшей в небе луны даже походили на призраков. Крысоловы довольно ясно дали мальчику понять, что он стал свидетелем кое-чему такому, на что и глядеть нельзя, и умнее было бы отсюда убраться. Тоомаса охватил бешеный страх, и он что было мочи припустил по канавкам к родному дому.

Назавтра поведение Крысоловов стало еще более чудным. В их глазах появился какой-то лихорадочный блеск, на дубленных солнцем и ветром лицах нарисовалось коварство, и расхаживали они неслышным шагом, зыркая исподлобья, будто шпионя за окрестностями. Около полудня они встали на деревенской площади, на губах усмешка, и вслушивались во что-то с закрытыми глазами, и каждый поднял в воздух указательный палец. Был то ветер, собачий лай, крысиный писк, птичий гомон или что другое – этого не смекали ни маленький Тоомас, ни другие соонтагасцы.

Как наступил вечер, Крысоловы с взволнованным видом прошествовали по деревне, останавливаясь у кухонных окон и глядя на людей, предававшихся своим занятиям. В дома мужики больше не заходили, даже если им зазывающе махали рукой. С приближением ночи поведение латышей стало совсем уж мудреным. Они крались между домами, пугали людей странными птичьими криками, совали носы в окна и убегали, заслышав злобную хозяйскую брань. В полночь Крысоловы опять явились на поле, стали прикладывать уши к земле, беспрестанно напрягать слух, копать ямки и мерить ветвистыми сучьями расстояние от одной ямки до другой. Деревенские совсем терялись в догадках, чем эти мужики вообще на жнивье заняты.

Ну а крысы тем временем плодились и плодились. Теперь они грызли что могли не только в огородах и в стенах амбаров, но уже и в комнатах, и в шкафах, и хозяйничали они не только в подвалах, кладовках и на чердаках, но устраивали гнезда уже и по углам домов. А когда их пытались при помощи швабры прогнать из-под шкафов, пианино и холодильников, крысы вонзали зубы в ручку швабры и разве что не бросались на самих людей. Да, жить в деревне Соонтага становилось совершенно невозможно, так что многие подумывали, не пора ли обратиться с просьбой о помощи к старейшине уезда, а то и послать письмо столичным, чтоб те предприняли что-то против такого-то нашествия, – от приведенных Аулисом латышей, казалось, толку точно не жди. Они в Соонтага какой-то цирк устроили, не иначе.

 

Настало воскресенье. В тот день ожидалось полнолуние. И Крысоловов в тот день было не видать – они уже не крались по улочкам и не подсматривали с хитрющими лицами в окна. Они на весь день словно бы под землю провалились, и это казалось странным. Настолько странным, что Тоомас и его дружки решили ближе к вечеру пойти поискать: куда мужики вот так вдруг могли запропаститься? После долгих поисков трое тощих латышей нашлись – они стояли на восточном краю деревни.

Крысоловы в серых плащах пристально и настороженно вглядывались в темный ельник, за которым светлело серебристое небо. И Тоомас сразу сообразил: смотрят они не на зарево заката. Нет, вовсе не им любовались Крысоловы, а блеском встающей на небе полной луны. И вот когда серебряный лунный краешек наконец показался над черными верхушками елей, на лицах мужиков проступила сдержанная радость. Они подождали, пока над ельником не взошла луна целиком, закивали, пожали друг другу руки, взяли с земли свои чемоданы и разошлись, будто святые, неспешной, неторопливой походкой, каждый в своем направлении.

Первый, самый старший, зашагал к полям на севере от деревни, второй – на юго-запад, к полям деревни Сика, а третий взял курс на пастбище Прийпалу.

Чтобы узнать, чем эти мужики собираются на деле заняться, Тоомас и его друзья договорились: каждый из них тайком проследить за одним латышом.

Тоомас побежал по канавкам вслед за Крысоловом, что двинулся к северным полям. Отойдя от деревни где-то на полкилометра, латыш остановился. Так он стоял, пока полная луна не поднялась уже довольно высоко, а потом открыл чемодан и принялся складывать одни к другим кривые сучья и железные прутья. В итоге соорудил из них нечто, что напоминало большой ветвистый сук, а скорее – гигантский олений рог, но что это такое на самом деле, Тоомас понял, только когда мужик приложил свою поразительную штуковину к губам и стал извлекать из нее низкие звуки, будто в волынке дул. Тут-то и осенило Тоомаса: это не что иное, как свистулька – ужасно необычная и очень тонкой настройки.

Тихие и едва слышные звуки вылетали из этой похожей на рог свистульки и разносились над полями и сенокосами, мало-помалу делаясь громче. И в этих простых, колебавшихся между парой нот звуках было что-то разом печальное, потаенное и зовущее… Эдакие трели наполнили душу и тело Тоомаса каким-то чудным беспокойством, причем совершенно против желания, пропитали чувства, просочились в уши, одурманили сердце и плоть, они будто звали его шепотом с собой, прочь из деревни, прочь из страны, на поиски иных небес, иных деревень и людей. От всего этого Тоомаса взял страх: вдруг он в конце концов не сумеет этому зову противостоять и попрется на ночь глядя в темный лес? Оттого он едва ли не силком заставил себя тронуться с места и побрести обратно в деревню.

Ну а в деревне Тоомас с изумлением увидал, что и все остальные бросили внезапно свои вечерние дела и, замерев, вслушивались в звуки. Были там и его папа, и мама, и старшие сестры – стояли с разинутыми ртами, подпав под чары таинственной свистульки. То ближе, то дальше звуки мягкой зыбью проходили сквозь деревню и сердца людей, так что и впрямь невозможно было ничего делать – только слушать. Мелодия овевала всех как ветер, нежданно обретший голос, как странный дух, чье шепотливое дыхание накрывало с головой.

Когда звуки, доносившиеся с полей на севере, стихли, зазвучал иной напев, с клеверных полей на юго-западе, а в какой-то миг все три крысоловские свистульки запели одновременно.

Звуки то усиливались, то умолкали, доносились громче то с северной, то опять с юго-западной или юго-восточной стороны, искушая слушавших, где бы они ни были, бросить все дела на полпути. Молодые матери, сидевшие до того по домам, прекратили кормить младенцев, а старики, забравшись было под одеяло, в испуге вырвались из дряхлых снов и сели в постелях с изумленными, оживленными лицами – словно бы опять помолодели и готовы были прожить жизнь сначала. И дети, сунув палец в рот, слушали разносившиеся эхом далекие трели, и отцы, деловито наморщив лбы, не могли не ловить удручающие ноты. Они слушали с отвисшими челюстями, забыв на минуту, кто они такие и где находятся, а если кто и пытался сохранить какую-то деловитость и сказать что-нибудь, да погромче, призывая всех к порядку, стоящий рядом тыкал беспокойника локтем в ребка, давая понять: заткнись, мол.

Но самое важное было еще впереди. А именно, из своих логовищ и убежищ неожиданно поперли крысы – все больше и больше. Они лезли из подвалов и кладовок, с чердаков и из хлевов. Причем шли они сами, никто их ниоткуда не прогонял. Высыпав на улочки, крысы стали нервно шебуршиться и почесываться, они пищали, вставали на задние лапки и нюхали ветерок, покусывали одна другую, гонялись за своими хвостами, тревожась все более и более. Да, явно было что-то, что влияло на них таким вот образом, и они ничего не могли сделать – сразу взяли и живо и резво убрались из мест, где таились. Всё новые и новые пасюки являлись из подвалов и с чердаков, из кладовок и подземных логовищ, пока не заполонили всю улочку. Крысы шныряли у самых ног, вообще не испытывая страха. Они подпали под какие-то другие чары, заставлявшие позабыть чувство опасности и осторожность. И люди понимали: эти чары рождает то самое, что так странно действовало на них самих, – те же чудные и зовущие звуки, доносившиеся с трех разных направлений и накрывавшие деревню Соонтага.

Наконец, когда крысы сбились в одно неимоверно огромное стадо, деревенские жители сразу с ужасом и ликованием увидели, как эта бурлящая, пищащая и перевозбужденная масса вокруг них и между ними сдвинулась с места и ринулась по ногам прочь из деревни, на поля. Туда, откуда и раздавались эти самые манящие трели. Самые храбрые и любопытные, добежав вместе с крысиным стадом до окраины деревни, увидали, как зверюги растекаются по полям и вновь собираются вокруг трех крысоловов, дующих в свои свистульки, и бегают вокруг них, сбившись в гигантские комки. Когда это случилось, Крысоловы задули в свистульки пуще прежнего, выдавая мелодии все быстрее и сложнее, меняя через короткие промежутки времени ритм и лад: музыка то разметывалась рокочущей бурей, то растекалась быстротечной рекой, то гремела веселым маршем, порой звучали в ней и какие-то совсем чужедальние мотивы. И при каждой такой перемене, замечали любопытствующие на окраине, от бешено вертевшейся вокруг латышей массы отделялось по нескольку сотен крыс, и улепетывали эти крысы кто на север, кто на юг, а кто даже и на восток или запад. Некоторые рвали когти в подземные логовища. Да и на людей ускоряющаяся музыка воздействовала так, что приходилось себя тут поскрести, там почесать, а то и пуститься в пляс, а кое-кто и вовсе обнимался со столбом или стойкой для бидонов, чтобы вместе с крысиным стадом да зовущим ладом ненароком не запропасть.

И играли три худых мужика на странных своих свистульках, и казалось, что конца-краю их музыке нет и не будет. На востоке занимался новый день, полная луна закатилась, и только крысы всё бегали вокруг мужиков, а мужики выдували всё новые трели, одна другой сумасшедшее.

Деревенские почти все в итоге устали и пошли спать. Но только вот, пробудившись в районе обеда и навострив уши, поняли: Крысоловы всё продолжают играть. Лишь где-то после полудня, когда вокруг мужиков уж ни одна крыса не бегала, свистульки стихли. Да, после такого три длинных и усталых латыша вернулись, пошатываясь, в деревню, где их звали утолить голод и жажду в каждый дом, и всякий хозяин им кланялся, стараясь отблагодарить как следует и во всем угодить. Только Крысоловов, казалось, эдакая благодарность оставляет скорее равнодушными. С угрюмыми лицами набив животы до отказа и заглотив каждый десяток кружек пива, они вперевалку, сонные и изнуренные, покряхтывая и постанывая, побрели в дальнюю комнату дома семьи Вассель и забылись сном. Три ночи и три дня раздавалось оттуда их похрапывание и попукивание, три дня и три ночи продлилось их забытье. После чего они проснулись и приготовились уходить.

В дорогу им собрали три больших мешка с продуктами. Вдобавок маленький Тоомас видел, как мужики с папой о чем-то долго и пространно толковали, и тот протянул им завернутый в газеты четырехугольный пакет. Вероятно, так Крысоловам заплатили за проделанную работу. Но что в том пакете было внутри, маленький Тоомас не знал.

Ну а затем три худых мужика в плащах отправились обратно в Латвию. Приложив руку ко лбу, чтобы защитить глаза от солнца, стоявший между родителями и сестрами Тоомас смотрел, как Крысоловы с желтыми фанерными чемоданами в руках, покачиваясь и неуклюже ступая, неторопливо бредут по широкому полю прочь и постепенно превращаются в крошечные точки. А потом и вовсе исчезают.

Через неделю-другую, когда все эти события отошли в прошлое и уже выпал и растаял первый снег, маленький Тоомас решился наконец спросить у папы, куда те крысы на самом деле сбежали и нет ли опасности, что однажды они таким же стадом в деревню возвратятся. На что папа ответил, что эдакой опасности больше бояться нечего.

– Из того, о чем мы с мужиками говорили, я понял, что они музыкой развели этих крыс по всей Эстонии и Латвии, а самых наглых так еще и дальше. Часть погнали на Хиймаа и в Харьюмаа, часть в окрестности Валмиеры и Алуксне, часть на Псковщину, а иных вообще в Литву.

Еще папа объяснил, что эти его дальние родственники сыграли крысам такую мелодию, которая-де так и играет в голове, пока пасюк не окажется за три-четыре дня пути отсюда, а оттуда он уже и не вернется. А еще несколько крысиных гнезд мужики прииграли на земли вокруг Соонтага, потому что – ну какая нормальная деревня без крыс-то.

Тоомас все это выслушал и задумался.

«А что бы случилось, если б и я побежал под их дудки-то, – думалось ему. – Верно, и сейчас шагал бы себе где-то далеко-далеко отсюда, шагал бы по разным странам все дальше и дальше, повидал бы на своем пути чудесные места и странных зверей. Папа с мамой в это время думали бы, где я вообще могу быть, и не холодно ли мне, и вдруг я проголодался».

От эдаких мыслей Тоомас почему-то загрустил. Посмотрел в окно – там виднелось пустое, осеннее жнивье, над которым спешили в неизвестном направлении вечерние облака. Еще дальше было уже и шоссе, но его из окна было вообще не видать.

 

Перевод: Николай Караев