Tamara Luuk

Текст куратора

Владимир Янкилевский

Владимир Янкилевский, родился и вырос в Москве. B 1989 году, после своей ретроспективной выставки в Нью-Йорке он получил рабочyю визу и работал несколько лет в США. В 1992 году он уехал в Париж и там окончательно обосновался. Через несколько лет он получил французское гражданство.

Валерий Виноградов родился и вырос тоже в Москве. После окончания художественной школы он переехал в Эстонию, где женился и поступил в художественный институт на специальность живопись. У него эстонское гражданство.

Владимир Янкилевский и Валерий Виноградов несут с собой свой опыт, свои таланты и навыки, а также свою инаковость.

Подобно хийумааским можжевельникам Юло Соостера, которые продолжали расти на его картинах, написанных в Москве, единственной реальностью для Владимира Янкилевского являлась советская действительность, которая продолжает существовать и в работах, созданных им в Париже. Янкилевский приезжает на Запад уже состоявшимся художником.

Люди на его картинах закутаны в смирительную рубашку, напоминающую серый мундир даже тогда, когда они обнажены. При этом абстрактная, символическая сторона его творчества изначально основана на внутреннем мире художника, она оригинальна и самобытна. В творчестве Янкилевского внутренняя жизнь людей раскрывается как космос красочных знаков, как возможность преодоления приземленного реализма повседневности, как сосуществование живущих в каждом из нас прошлого, настоящего и мечты о будущем.

«Внутренний» и «внешний» человек – это два «я», живущие в каждом из нас. «Я» «внутренний», одинокий – наша внутренняя жизнь. «Я» внешний существует в условностях социума. «Я» «внутренний» наблюдает за «я» «внешним» иногда с самолюбованием, иногда с ненавистью, иногда с самоиронией (что продуктивней). Это рождает пространство внутренней жизни и ее драматизм. /—/ И я думаю, что этот конфликт, если он есть, всегда актуален.»¹

Абстракционизм становится основой живописного творчества Валерия Виноградова и его жизненно важным выбором, который он делает еще во время учебы в Эстонском государственном художественном институте (ERKI). «Из кипятка я попал в холодную воду или наоборот. ERKI – это была проба сил, где в конце учебы я пришел к абстракции. Я все попробовал, я писал и в кубистическом стиле, и в реалистическом, и в итоге пришел именно к абстракции. Потому, что этим можно сказать все. /—/ Реализм примитивен, это мертвое искусство. /—/ С помощью абстракции можно сказать что угодно. Меня не волнует, что существует между двумя крайностями, может быть, когда-нибудь мне будет это интересно, но не сейчас».²

Разница в возрасте Владимира Янкилевского и Валерия Виноградова 15 лет, они не похожи ни характером, ни жизненным опытом. Tем не менее оба твердо верят, что хорошее искусство вечно.

Будучи современником и другом Ильи Кабакова, Юло Соостера, Юрия Соболева, Эрнста Неизвестного и Эдуарда Штейнберга, Владимир Янкилевский принадлежал к числу художников, альтернативных советскому режиму, пытавшихся найти более широкий образный язык, который соотносился бы с современным миром более адекватно, чем это было возможно при государственном строе, в котором они жили.

Педагогические методы Элии Белютина, уволенного с должности преподавателя Московского института полиграфии и основавшего собственную студию («Рисуя табуретку, изображай ее так, будто на ней стоял висельник!»)³ нашли отклик в страстной эмоциональности, которую хотел выразить молодой Янкилевский. Выставка Пабло Пикассо и произведения абстрактного искусства, увиденные на международном молодежном фестивале, стали для Янкилевского, как и для многих эстонских художников, открытием и потрясением. Его крайняя неосведомленность компенсировалась в основном просмотром работ старых мастеров в московской библиотеке иностранной литературы.

Такое же неведение, теперь уже о своем происхождении, царило и в семейной истории Янкилевского: «По сравнению со мной мой эрдель-терьер Марс был принцем. В его родословной было записано 16 колен и много чемпионов», – описывает Янкилевский отсутствие корней у своей семьи, придерживающейся коммунистического менталитета. «Как коммунист, папа писал в анкетах, что не имеет родственников за границей. Имел … Эли (старший брат отца Владимира Янкилевского – ТЛ), как и мой отец, воевал, только в составе американской армии. Переписка с ним стала возможной только после смерти Сталина. После 50 лет разлуки разделенные пятью тысячами километров евреи-братья стали выяснять, чей президент лучше – Кеннеди или Хрущев. /—/ Вероятно, генетическое, подспудное концентрировало мое внимание в литературе, истории, во внешней жизни на факты и события, связанные с еврейством. Они соединялись в паззл судьбы евреев, которая мне казалась схожей с судьбой художника. /—/ Это очень грело и наполняло гордостью за свой народ и принадлежностью к нему и одновременно грустью понимания того, как устроено человеческое общество, которое рождало и талантливых евреев-негодяев».⁴

В попытке понять движущие силы мира и творчества, уловить в них обоих поля напряжения, Янкилевский часто обращался к любимому им искусству Древней Греции, Египта, и раннего Возрождения. Тема силовых полей приводит его к противопоставлению абстрактных образов в ранних картинах. Oн импровизирует и ищет пространство взаимодействия между полярностями с постоянно возрастающей силой обобщения, объединяя упорядоченность и хаос, женское и мужское, вечное и сиюминутное, свет и тьму. Так рождается основной принцип системы триптихов Янкилевского: слева женская фигура анфас, справа — мужская голова в профиль, а средняя часть как поле космического диалога между ними.

В результате спланированной академиками провокации в 1962 году, работы Янкилевскoго попали на 30-летнюю юбилейную выставку МOСХ в Манеже. Среди них были пентаптих «Атомная станция» длиной более 6 метров и триптих № 2 «Два начала». Эти масштабные полотна шипели и вибрировали в своем напряжении, в обнаженности своих ощущений и чувств. Oни как будто требуют от нас даже сегодня: «Правды! Никакой гармонии, никакой красоты, никакой условности, никаких общепринятых ценностей! Правды!»

Неудивительно, что приехавший на выставку Никита Хрущев потерял самообладание, закричал «Мазня!» и «Педерасы!», тем самым на десятилетия определив дальнейшую судьбу многих художников. Янкилевский был не единственным. На вопрос «Что это?» Юло Соостер ответил по-русски с эстонским акцентом: «Можжевельники!» «Иностранец?» — насторожился Хрущев, а когда кто-то шепнул ему на ухо: «Из лагеря», тут же отвернулся. Янкилевский не раз вспоминал две фразы главы государства, которые он считал знаковыми: «Все иностранцы — враги» и «Что касается искусства, то здесь я сталинист».

За последующие 25 лет творчества у Владимира Янкилевского было всего две персональных выставки на родине. Отчаяние от осознания того, что его искусство никогда не пробьется к более широкой аудитории, побудило художника составить автомонографические альбомы, в которых он документировал свое творческое развитие в период с 1954 по 1980 год. В настоящее время эти альбомы хранятся в библиотеке Кандинского при Центре Помпиду. Как и многие российские нонконформисты, Янкилевский имел свой круг общения и бытия, который лежал за пределами видимой советской художественной жизни, поскольку официальная художественная политика его не признавала. Иностранцы проявляли интерес, иногда авантюрный, иногда искренний. Кульминация наступила в 1988 году, ее катализатором стал аукцион Сотбис в Москве. Он всколыхнул советский мир искусства, одновременно превознес и отравил его, представив жаждущей новизны западной публике ряд работ непризнанных художников.

В этом же 1988 году Янкилевский получил разрешение вылететь в Нью-Йорк на свою ретроспективную выставку, а в следующем году вернулся туда, теперь уже с разрешением на работу, выданным для подготовки новой выставки. В 1992 году он переехал в Париж, где жила его покровительница, галеристка Дина Верни. Галереи Дины Верни и Клода Бернара были одними из старейших и самых респектабельных в Париже; с первой из них стал сотрудничать Владимир Янкилевский, а со второй – его московский друг Эдуард Штейнберг.

В 1995 году Дина Верни, бывшая натурщица Аристида Майоля и Анри Матисса, основала Фонд Дины Верни-Майоль и Музей Майоля. Там она экспонировала знаковое произведение Янкилевского «Дверь» (1972). Впервые с тех пор, как эту работу контрабандой вывезли из Советского Союза в 1974 году, спустя 21 год после ее завершения, и… полностью проигнорировав ее концепцию. Дверь, которая должна была открываться трижды и таким образом указывать на три реальности жизни жителя коммунальной квартиры, оставалась закрытой, встречая зрителя лишь экзотикой советских дверных звонков и табличек. Хотя Янкилевский любил подчеркивать, что Европа — это музей, а в Нью-Йорке и Америке кипит бурная художественная жизнь, в США также возникали печальные недоразумения в связи с пониманием и сохранением работ художника.

Город Париж выделил Янкилевскому просторную студию (2004), французское правительство предоставило ему и его жене гражданство (2000), его выставки прошли в нескольких странах, а работы были приобретены национальными и частными коллекциями, в том числе и российскими. Не смотря на это, Янкилевский, который всегда избегал мейнстрима, часто страдал от тоски и одиночества, говоря: «Я приехал на Запад в 50 лет, а не молодым человеком, начинающим свою карьеру. Весь мой круг общения, вся художественная среда, в которой я формировался, остались в Москве».⁵ Жена и верная спутница Янкилевского Римма в нашей беседе метко подытоживает тоску, терзающую их обоих: «Мой город — Москва, но моих людей там больше нет».

И в одиночестве ночи

Один во всей Вселенной ты

Чертишь из глубины души

Безумных символов следы⁶

Владимир Янкилевский умер в 2018 году. в Париже. Его наследие огромно: 40 триптихов, три пентаптиха, инсталляции, картины, пастели, коллажи, гравюры и бесчисленное количество рисунков.

Валерий Виноградов

С пейзажами давно я завязал –

их не берут в художественный зал:

ландшафты здесь не делают погоды

и я стараюсь не отстать от моды.

За натюрморт не купишь сахар, к чаю:

я – инсталяции научно изучаю!

/—/

Концепции несу широким шагом,

под сине-черно-белым флагом!⁷

Валерий Виноградов родился в 1952 году в Москве. Он начал изучать искусство еще в начальной школе, а на последнем курсе художественного училища познакомился со своей будущей женой, эстонской студенткой-художницей, приехал в Таллин и поступил в Эстонский государственный институт искусств (ERKI) на отделение живописи. И Валерий, и его сокурсники, должно быть, в какой-то момент поняли, что этот строгий реализм, который долгое время не был уважаем в Эстонии, стал своего рода козырем для молодого русского человека с его тягой к открытиям.⁸ Достаточно взглянуть на студенческие работы Виноградова первой половины 1980-х годов, хранящиеся в музее Академии художеств: сдержанные, выполненные в приглушенной цветовой гамме, они продолжают традиции советской живописи, но по сравнению с его монументальной дипломной работой времен московского художественного училища, картины, созданные им в период учебы в ERKI, отличаются ломающей контуры свободой и текучестью форм, даже легким юмором. Из автопортретов 1985 года становится ясно, что для их автора самым важным в то время был цвет (и он важен до сих пор).

Как до ERKI, так и во время учебы там, да и после окончания вуза Валерий многое пробует, он экспериментирует в стиле сюрреализма, кубизма и абстрактной образности Пикассо.

И вот наступает тяга к абстракционизму, который оказывается наиболее уместным из всех, продолжающихся и по сей день, экспериментов Валерия с формой, основой лучшей части его творчества. «Абстрактные картины могут сказать то же самое, что и реалистические. Обобщение передает идею и эмоции, а настроение задается цветом. Искренность – самое главное в искусстве. Плюс чувство вкуса и меры, границ».⁹ B конце 1980-х, в начале 1990-х он уже смело экспериментировал с иррациональным, красочным беспорядком, пытаясь организовать его, используя как цвет, так и геометрию. Неизбежности нет. Абстракция – это выбор.

Несомненно, молодой Валерий Виноградов в большей степени принадлежал к лагерю «живописной живописи», — в компании Пеэтера Мудиста, Тийта Пяэсуке и Энна Пыльдрооса. Он был убежден в существовании вечного хорошего искусства и готов был посвятить себя ему, но все остальное тоже имело для него значение: и маленькие радости, и сиюминутные открытия. Самыми трогательными из них были картины неизвестных авторов, написанные с старанием и душой, а иногда под этими работами даже можно было обнаружить подпись художника. Так, Валерий был одним из первых, кто заметил и купил картины Адельберта Юкса. Наивизм, всяческая простота привлекали его. Ему нравилось старое, нередко «вторичное», и он умел находить в нем что-то особенное. По возможности, он приобретал в комиссионных магазинах хорошие и доступные по цене произведения реалистического искусства или работы, написанные в духе Парижской школы. Разумеется, он был очарован коллекцией иконописи Николая Кормашова.

Валерий Виноградов приобщился к эйфорической художественной культуре 1990-х годов через абстрактную живопись, погруженную в крайности белого и черного, он пришел к ней в конце 1980-х годов. Это было совсем не похоже на экспрессивную или геометрическую абстракцию, которая была здесь хорошо известна. Он видел целое, не увязал в деталях, был лаконичен, но выразителен, отстранен, но требовал погружения. Работы Виноградова были замечены и признаны. Появились первые призы и награды: медаль Балтийской триеннале молодежного искусства была вручена ему в 1988 году, премия и медаль им. Конрада Мяги в 1992 году, гран-при IX Вильнюсской триеннале живописи в 1993 году и премия им. Кристьяна Рауда в 2010 году.

С годами живопись Валерия Виноградова становится все более тонкой и изысканной. Настолько тонкой, совершенной и исполненной нюансов, что Михкель Илус в 2013 году написал о серии картин «Лес»: «В случае с абстрактными сериями можно задаться вопросом, способствует ли каким-то образом бесконечно длинная серия монологов автора диалогу со зрителем. Думаю, нет. Получение впечатлений от произведений Валерия Виноградова скорее предполагает готовность публики признать работу и натуру автора. Это также означает признание того, что цена красоты — уединение, иначе такие зрелые произведения не были бы созданы».¹⁰

Слои краски, нанесенные на холст, отшлифованные и снова закрашенные, создают эффект прозрачного свечения, благодаря чему абсолютно плоская работа кажется фактурной и подвижной. Виртуозно, с любовью и заботой трудясь над поверхностью холста, Виноградов действует как столяр или реставратор драгоценной мебели, возвращая дыхание природному материалу. Я подозреваю, что Эстония дала Валерию больше, чем кажется на первый взгляд: подходящие ему масштабы познания, погружение без крайностей, возможность побыть в одиночестве и помолчать, дала присутствие ремесел и природы, а также понимание красоты. Красота эстонской истории кроется в повседневных ритуалах, и чтобы увидеть их незаметную силу, нам понадобился иной взгляд Валерия Виноградова.

Но у самовыражения Виноградова есть и другая сторона, гораздо менее охотно жертвующая своей анонимностью в пользу целостности произведения. Валерий любит шуточные народные песни и образы, близкие к наивной живописи. Его «русскость» наиболее ярко проявляется в слове и сопровождающих его коллажах, а также в реалистичных сценах повседневной жизни, написанных с кажущейся небрежной легкостью. В советском обществе такая приправленная критикой шутка могла существовать только как не имеющее автора народное творчество, но в Эстонии она явно становится личным, авторским выступлением Валерия Виноградова. Сатира Валерия направлена на глупости общества. Он сводит чудовищные масштабы этих глупостей к острой иронии, стрелы которой направлены в равной степени и на Россию, и на Эстонию, не щадя Америку и Европу.¹¹

Его высмеивающее актуальные события слово или изображение сводится к человеческому несовершенству, а пороки — это в основном беспробудное пьянство. Политики олицетворяют глупость, а Путин выступает как фатальное зло. Просто и ясно. Чтобы распознать бытового пьяницу, политика или хищника, изображающие их персонажи должны быть переданы реалистично, как это было сделано с амурским тигром, Владимиром Путиным или чайкой, терзающей свою добычу. Однако отличные от социально-критического мейнстрима, культивируемого в местном культурном пространстве, интерпретации Валерием Виноградовым текущих событий дают ему возможность высказаться.

Басни Виноградова и его шуточные истории иногда называют концептуализмом. Это, скорее, забавный, порой затейливый и показной лубочный концептуализм, не претендующий ни на какие принципиальные обобщения. Самая Самая обобщающая словесно-живописная работа Валерия— «Русская основа — Водка, Пушкин, Душа», самые теплые и сентиментальные «Сын» и «Дочь», самая драматичная – «Бог-Отец». И даже это отражено только в названиях, ведь, создавая картину, Валерий всегда следует своей линии, где цвет и структура картины берут на себя выражение человеческих эмоций и чувствительности. Когда его раздражает «вечность» абстракции или «однозначность» реализма, он берется за случайную, интуитивную игру в живопись, но когда холст его утомляет, он рисует поверх журнальных фотографий или репродукций и смотрит, что из этого получится.¹²

Хотя сравнивать трудно, но нельзя не согласиться, что живопись Виноградова бесконечно более мощна, чем его комические тексты и изображения, потому что она не воспринимается однозначно.¹³

«Эстетическое чувство правды», — говорит об этом Михкель Илус.¹⁴ «Иррациональность, открытая пульсирующей сенсуальности. Его образы чувственно прекрасны» — говорит Эха Комиссаров.¹⁵ И хотя оба художника – бегуны на длинные дистанции, ими движут разные мотивы. Валерий Виноградов нередко сходит с тропы, ложится и смотрит в небо или перебирает травинки, Владимир Янкилевский ни на минуту не забывает, что впереди длинная, очень длинная дорога, и когда-то неизбежно наступит конец пути. У одного системность и правда, у другого — красота и удовольствие, – вот такой напрашивается вывод. Но это было бы слишком поспешным и преждевременным умозаключением, до крайности черно-белым для мира, где существует множество красок.¹⁶

… … 1999

…
…
1999