Послесловие

Может ли «Песнь песней», не затронуть светлой стороны человеческого бытия, ведь это один из самых прекрасных библейских текстов о любви? Конечно же, нет. И что с того, что наше время сурово к нежным чувствам, внезапно обдавая их то палящим зноем, то леденящим холодом, и наши песни песней не могут избежать тьмы. Не спрячется от тьмы и художник, живущий в мире, где сопровождающие кризисы апокалиптические всадники не скачут во весь опор, а стоят соляными столбами и озираются в поисках тучных земель, где они смогут накормить своих коней. Человеку свойственно ностальгировать по прошлому, думать, что цветущие луга, покой и благоденствие, определенность остались где-то там.

Хотя в работах представленных на выставке молодых художников – картинах Кшиштофа Пиетки и музыкальных видеоклипах группы Shortparis – все не так просто, нет такой четкой оценки сути прошлого, какой можно было бы ожидать от «Песни Песней» Соломона в интерпретации Рауля Меэля или красивой и грустной симфонии Хенрика Гурецкого. Хороший художник способен создать сильный художественный образ, даже если выбранная им тема весьма относительна, противоречива и полна всякого рода неизбежностей. И Меэль, и Гурецкий более чем осведомлены об относительности. «Несколько членов моей семьи погибли в концлагере. /…/ Всем известно, что происходило между поляками и немцами. Но Бах тоже был немцем… и Шуберт, и Штраус. На этой земле места хватит всем, и для меня все это осталось в прошлом. Так что моя «Третья симфония» не о войне, это не Dies Irae, а обычная симфония грустных песен, — говорил Гурецкий.

В заглавиях листов серии работ о ГУЛАГе, венчающих списки городов и поселков, ставших местами преступлений, Меэль поместил цитату, восхваляющую чудо создания пролога «Фауста» Гете. Знаково уже само название серии «Они наши. Молитвы». Здесь нет противоречия, скорее неизбежность единения. Художник-самоучка, Меэль прислушивается к биению своего сердца и шаг за шагом, от серии к серии и от картины к картине помогает познающим его молитвы замечать в вечных повторениях едва уловимые изменения.

Написанное твердой рукой, но пронизанное тревогой личное и убедительное послание Кшиштофа Пиетки по сути говорит нам о том же, о чем говорят его старшие сотоварищи: место, где я живу, помнит ужасы и жестокость, но все равно остается моим домом.